С.Губкина (Комитет защиты
политзаключенных (большевистский), г.Москва)
Во-первых,
я благодарю за то, что мне предоставили слово, потому что у нас сегодня очень
много вопросов, много серьезных проблем стоит на нашем мероприятии. Все же я
хотела немного рассказать о тех впечатлениях, которые у меня промелькнули за
этот короткий период времени - два месяца, во время поездки к сыну. Пользуясь
случаем, что сегодня сюда приехали те люди, с которыми я встречалась в регионах
- товарищи из Свердловска, Омска, Новосибирска, Читы - то есть за это время,
пока я проделала всей путь во Владивосток, я со всеми с ними встречалась, на
каждой остановке меня встречали люди - добрые, полные интереса к тому, что мы
делаем в Москве, как у нас тут идет жизнь в Москве, потому что зачастую не слышно
им наших выступлений, и того, что у нас тут происходит, и как мы боремся. Многим
это даже неведомо. Потому что благодаря нашей газете "Совет рабочих депутатов",
которую мы рассылаем, люди как-то узнают, что действительно есть что-то революционное,
что-то живое! Люди пишут, что эта газета вдохнула в нас жизнь, она помогает
надеяться на что-то, все-таки сопротивляться и бороться, и мне было очень приятно,
что именно редакция нашей газеты пользуется такой популярностью, имиджем "газеты
борьбы". И я, проехав все эти промежуточные пункты, встречала этих людей,
говорила с ними, и сейчас просто хочу выразить огромнейшую благодарность, что
именно эти люди помогли мне, пенсионерке, добраться до Владивостока и обратно,
помогли мне финансами именно в том плане, что я, приехав во Владивосток, имела
возможность оказать всю помощь, какую только можно было, Игорю,
Ему там было очень трудно, потому что общественной защиты не было. Все партии
в Приморье - это мертвое болото, абсолютно мертвое, невозможно было их сдвинуть
- за исключением отдельных лиц, которые просто лично, сами, прониклись сознанием
и человечностью. Это один представитель Союза офицеров, который стал общественным
защитником Игоря - уже в моем присутствии суды проходили; одна женщина, которая
просто личное приняла участие, потому что по убежденности была такой же похожей
на Игоря; один из КПРФ товарищ, которому было невыносимо стыдно за своих товарищей.
Невыносимо! Потому что я приехала не просто как мать, я приехала не как частное
лицо. Я приехала от имени Комитета, я привезла наглядную агитацию, я предлагала:
"Давайте я выступлю перед вашими коллективами, расскажу о наших ребятах,
расскажу как действует наш Комитет, расскажу о наших политзаключенных, о том,
какие это замечательные молодые люди... Потому что ведь все говорят, что молодежь
не идет в революцию - нет, идет молодежь, есть молодежь, и мы в этом все убеждены.
Но ни разу за месяц и десять дней во Владивостоке никто не пожелал этой встречи.
Это было удивительно для меня, удивительно для Игоря, это было больно и обидно,
потому что такой огромный Приморский край, который страдает больше всех, наверное
- этим холодом, отсутствием воды постоянным, невыплатой зарплат - и этот край
как пришибленный или весь под влиянием наркотиков! Там говорят - "У нас
нет политики в Приморье, вы нам не рассказывайте сказки!" Прокурор даже
об этом мне тоже заявил, когда я к нему пришла и просила свидания с сыном, а
он мне категорически отказывал, и я 20 дней бегала по Владивостоку, чтобы добиться
этих 40 минут свидания. Он - прокурор - мне говорил: "Не морочьте мне голову,
у нас нет политики в Приморье, ваш сын - уголовник, ваш сын убил человека, и
мы будем его судить". Это об обстановке там.
Увидела я Игоря, поговорила с ним. Очень много он писем за это время получил
- целую пачку. Мы уже наладили связь через общественного защитника, пришел новый
адвокат... А замечу, что за это время - за год почти - сменилось восемь адвокатов
и пять следователей. Пять следователей! Это вообще уму непостижимо, потому что
каждый следователь начинает с ноля. Каждый следователь начинает пытать, начинает
давить, грозить и прочее, прочее, прочее. А почему сменялись? Потому что для
одних это было необычное судебное дело. Для них этот человек был необычным.
Так же и с адвокатами. Некоторые удивляются, что у нас так много денег ушло
на адвокатов. А почему? Адвокат заключает договор, чтобы ему заплатили две с
половиной тысячи, и только после этого идет в тюрьму на свидение. А побывав
в тюрьме один раз, другой раз, они сталкиваются с тем, что это человек неординарный,
что это не обычный преступник, что дело связано с политикой и с политикой грязной,
потому что все то обвинение, которое ему инкриминировали с самого начала и ради
которого его туда затолкали, удалив от этой группы ребят - их судить нужно было
отдельно одних - и они понимали, эти адвокаты, что им просто не справиться с
этим делом Это сложное дело, которое требует и ума, и мужества прежде всего.
И они уходили, деньги пропадали. Приходилось брать другого. И только уже в моем
присутствии - уже в июне месяце! - в середине июня только нашелся адвокат, это
молодой человек, очень эрудированный, и впервые Игорь сказал: "Вот этого
мы оставляем, потому что я нашел с ним общий язык. Он меня понимает, я его понимаю
- мы будем с ним работать до конца."
Что я вынесла из встречи с Игорем? Безусловно, как мать я переживала это и прежде
- я прошла следом за ним уже длинный путь с 92-го года. Поначалу я вообще была
никто - я была обыватель, я была просто женщина, со слезами, с нытьем, со страхами
за сына своего - как и все матери. И на протяжении всех этих лет Игорь меня
просто сделал. Потому что я включилась в борьбу. Я подключилась к ребятам. Я
поняла, что слезами ничего не добьешься, нужно что-то предпринимать, организовывать
какие-то мероприятия, нужно бороться - не только за моего сына, но и за тех
ребят, которые вместе с ним, которые понимают его и идут за ним. Хотя на протяжении
всего времени, уверяю вас, только и раздается: это предатель, это провокатор,
он специально заслан ФСБ, ему платят деньги, он садится в тюрьму специально
чтобы все это доделать... Но только я, только мать может знать своего сына!
И знать весь его путь - что он делает, как он делает, для чего он это делает.
И вот за все это время я поняла, что я действительно могу идти за сыном, я действительно
могу ему только помогать. Несмотря на то, что там у меня получились и семейные
неурядицы, и семья распалась - я все равно считаю, что мы должны - не только
я, но все мы, люди, и матери, и отцы, должны вот таким детям помогать.
Да, их мало. Да, их называют провокаторами - пусть называют! Называют те, кто
недалек, кто не знает сути этих ребят. А таких, как они - единицы. Вот весь
этот комитет - это жертвенники, можно сказать, потому что они идут заведомо
на жертвенное дело. Они заведомо знают, что их могут посадить, они знают, что
может с ними что-то случиться - но они идут. Таких мало.
Мы, безусловно, создавая такой единый комитет, мы всегда ратовали за то, чтобы
работать вместе с Крючковым, вместе проводить мероприятия, это усилило бы нашу
только мощь - но какие-то амбиции мешают, не дают объединиться. Обвиняют Игоря
в том, что он был слишком резок - да, он слишком резок, он человека с первого
слова понимает, он знает, что с этим человеком можно до конца идти, а с тем
лучше разойтись сразу. И его называют высокомерным. Но жизнь его уже доказала:
на протяжении всех этих лет сколько было на его пути предателей! Сколько людей
его предавало, подставляло, обвиняло, и весь этот труднейший путь, находясь
в этих изоляторах... Он ни разу на зоне не сидел, а все эти шесть с половиной
лет провел в изоляторах. Это еще труднее, еще хуже, потому что это без воздуха
- один час всего прогулки в этих каменных стенах, в жаре, когда сами стены накаляются
- это не прогулка, не дыхание! Когда из камеры выносят людей, потерявших сознание
от этой духоты, мокроты, потому что здесь же висят и одежда стиранная, и здесь
же они едят... Как он писал в газете, что на одном квадратном метре они находятся
(там 28 человек и камера 28 квадратных метров), то есть на этом квадратном метре
нужно стирать, сушить белье, кушать, спать, отправлять свои нужды и нужно делать
все, чтобы не сойти с ума. И я поражаюсь тому, что в этих условиях он пишет
массу писем. У него 40 адресов. Единственная трудность - он мне говорит: "Мама,
пиши всем, чтобы вкладывали конверты". Во Владивостоке конверт стоит 7
рублей. И вот каждый месяц минимум 40 писем он отправляет, разными путями -
через кого-то, через других людей - старается никого не забыть, кто пишет ему.
Те, кто пишет ему - знают, что он всегда отвечает. Он пишет много материалов
в нашу газету, начал сейчас писать новую книгу.
Такое сильнейшее давление на этих людей - и на всех наших политзаключенных идет
- что, безусловно, мы должны всеми силами помогать им. Мы не должны складывать
своего оружия, мы не должны пенять друг на друга, упрекать, что он, мол, в том-то
не прав, - а порой огульной критике подвергается всякая наша деятельность, все,
что мы делаем для этих ребят... Хочу подчеркнуть: все деньги, которые мы собирает
на митингах (а нам ставят упрек, в частности, даже из комитета Крючкова, что
мы забираем для себя деньги и куда-то их там деваем) - у нас идет полная отчетность
до каждой копейки. Вот приезжающие товарищи видели, что у меня есть журнал,
куда я записываю приход и расход вплоть до копейки - до конвертов, до ручек,
до всего.
И вот сейчас, создавая этот объединенный комитет - Движение - я считаю, что
это очень правильно. И мы должны бросить клич, мы должны объявить всем организациям,
всем буквально: подключайтесь к нашей работе! Не нужно никаких эмоций, амбиций
- подключитесь к этому Движению, сделайте единую мощную организацию, которая
могла бы, действительно, добиться того, чтобы суд принимал решения в пользу
политзаключенных, и разрешал открытые суды, и разрешал передачи, свидания и
все прочее. И только с законом о статусе политзаключенного мы можем принести
какую-то этим ребятам пользу. Именно этого закона о статусе нашему Движению
и нужно добиваться.